У моего прадеда было там два дома на участке около гектара, в которых жила его многочисленная семья насчитывающая больше десяти человек. Жлобин уже до революции был крупным узловым железнодорожным центром, и мой прадед работал машинистом курьерского поезда.  Работа эта была очень высокооплачиваемая, и мой дед считался небедным человеком. 

Прадед Ефим Селицкий. 1910.

Звали моего прадеда Ефим Максимович. Возможно, что отчество звучало более помпезно как Максимилианович. Но я точно в этом не уверен. Все рассказы о роде Селицких в Жлобине, я помню со слов сестры моего деда Варвары Ефимовны Селицкой, рассказанные мне очень давно, в семидесятые годы, и в начале 80-х годов. Здесь кроется некая тайна, но другие родственники из старшего поколения, наотрез отказывались вспоминать дореволюционный Жлобин и свою жизнь там. Только бабушка Варя, самая младшая из девочек нашего рода, пускалась в воспоминания.

Верхний ряд - Ольга, Иван Нечаев, Неонила, в центре - Екатерина, экономка дома, Ефим, Христя, Анастасия, внизу младшие дети - Варвара, Евгений, Василий. 1915.

Прадед мой Ефим (1863-1934), женился на Христине (Кристине) Михайловне Лавецкой (1873-1943), где-то в 1891 году. Моя прабабушка была скорее всего польского происхождения. Прадед был белорусом, но тоже вполне возможно имел польские корни. У них родилось 10 детей:

Неонила (Нила) (1893-1982)

Ольга (1896-1968)

Екатерина (1899-1941/42)

Анастасия (1901-2001)

Владимир (1902/03-1941)

Василий (1905-1960)

Варвара (1908-1994)

Евгений (1912-1941)

Аркадий (1914-1915)

Николай (1915-1915)

Сама фамилия популярна не только в Белоруссии, но и в Польше, Чехии и Словакии, Литве. Как ни странно, но она относится и к русским фамилиям, и находится во всех справочниках русских фамилий.

Вот что пишут про мою фамилию:

Фамилия Селицкий происходит от прозвища Селяк, в основе которого лежит глагол «селить» - «обзаводиться домом, хозяйством или поселяться, обживаться на новом месте по своей воле». Селом в старину называли обстроенное и заселенное крестьянами место, в котором есть церковь. В Новгородской земле село состояло из многих, раскинутых деревенек, приписанных к одному приходу. Церковь с усадьбами духовенства и причетников, обычно стояла отдельно и называлась селом же или погостом. Об этом, поповском селе, говорится: «Стоит деревенька на горке, а хлеба в ней ни корки», т. е. почти нет хлебопашества.

В народе говорили: «Купил бы село, да денег голо», «Чего нет в себе, не найдешь и на селе (правды в людях)». Таким образом, прозвище Селяк получил житель села. Позже, в 1888 году Сенат опубликовал специальный указ, в котором было записано: "Именоваться определенной фамилией составляет не только право, но и обязанность всякого полноправного лица, и означение фамилии на некоторых документах требуется самим законом". Селяк, со временем получил фамилию Селицкий.

Редко, но всё же встречается, фамилия Селицкий среди евреев. Но евреи есть и Ивановы, и Сидоровы...

Все собранные сведения о моём роде и изучение судеб его носителей наводят на мысль, что с нашим родом произошло что-то нехорошее. Вполне возможно что в начале 20-го века в Жлобине произошли события которые повлияли на весь род Селицких, и особенно на его ветвь которая идёт по мужской линии.

Имея скудные данные о жизни моего прадеда трудно делать какие-либо выводы о его жизни и его личности. Внешность прадеда была очень сочная, мало напоминающая славянскую. Черная густая борода, курчавые волосы, пронзительные глаза. Когда я показывал его фото другим людям, то в нём скорей узнавали кавказца, чем славянина. Эти же черты сильно просматривались и в некоторых его детях. Существует поверье, что прадеда за глаза называли в городе Цыганом. По другой версии Цыганком звали моего деда, его сына. Интересно, что я внешне очень на него похож чертами лица, и меня тоже часто путали с кавказцем и наши правоохранительные органы и по сей день любят проверять у меня документы. Кроме того, что прадед всю жизнь прослужил на железной дороге, и часто бывал в отлучках, неизвестно почти ничего. Вроде он также занимался какой-то инженерной работой при железной дороге. Известно, что дед был весьма состоятельным человеком, дал детям хорошее образование. В доме жила прислуга. Да и домов у него было несколько. И земли было много.

Никто так и не смог донести до меня рассказы о его характере и его нраве.

Вообще тут происходит очень странная вещь. Все мои родственники, с кем мне пришлось пообщаться, и кто помнил что-то о Жлобине и моем прадеде, впадали в странное состояние и уходили от прямых вопросов, ограничивась словами: «Не помню, не знаю, не хочу говорить». Словно кто-то им заблокировал память или как-будто воспоминания о жлобинском доме доставляют им большую тяжесть.

Только бабушка Варя, которая часто приезжала в Москву, и которая ухаживала за могилами нашей родни, говорила о нашем роде. Но она о своем отце мне тоже старалась не говорить. Бабушка Нила уклонялась от рассказов о Жлобине. И бабушка Настя, прожившая 100 лет, и находясь до конца дней своих в прекрасной памяти, тоже совершенно не желала ничего говорить о родовом гнезде, где она прожила больше двадцати лет.

Несколько лет назад, находясь не в лучшем расположении духа, на своей даче я заговорил с моей соседкой Ларисой на тему моего рода. И она вдруг, совершенно ничего не зная о моих предках, указала мне на прадеда и моего деда по отцовской линии, говоря о родовом проклятье. Просила меня пойти в церковь и отслужить молебен за души Ефима и Василия. Лариса обладает экстрасенсорными способностями, но мы как добрые соседи никогда не злоупотребляли долгими разговорами на эти темы, сохраняя паритет, столь необходимый при добром соседстве. Тогда я очень удивился её словам, потому что не чувствовал никакой угрозы по этой линии. Хотя в церковь пошёл и заказал молебен за их души.

Кстати, когда я спросил у Ларисы не глубже ли лежат корни этого проклятья, то она ответила, что никак не глубже, и что всё начинается именно с моего прадеда.

Последующие события, связанные с болезнью и тяжелым душевным состоянием моего родного брата, опять навели нас на этот след. Проведя биографический анализ жизни моего брата, мы не могли не углубиться в изучение нашего рода по отцу и по матери. И здесь опять же всё что по линии нашего отца вызывало у нас трепет и необъяснимое ощущение некой тайны рода и возможного родового проклятья.

Похоже, что проклятье особенно сильно проявляет себя по мужской линии.

Очень интересно, что у прадеда долго не могли родиться мальчики. Первые были четыре девочки, и только пятым ребенком был мальчик. Его назвали Владимир. По рассказам родни, считается, что меня назвали в честь него. О Владимире известно очень мало. Бабушка Варя, говорила, что он был нелюдимый и замкнутый человек. Интересно, что на двух представленных снимках рода, где есть все персонажи, и даже няня-служанка, Владимира нет. Хотя ему было тогда чуть больше 10 лет, и где ему быть, казалось как ни дома. Его вообще нигде нет на снимках. Моя тетя Тамара, дочь бабушки Насти, которую привозили в Жлобин из Энгельса в 1933 году, на короткое время, помнит его. Помнит, как её катал он на лошадке, и не разрешал подходить к лошади, угрожая вожжами.  Похоже, его вскоре посадили в тюрьму. За что – неизвестно. Но зато известно, что когда он вышел из тюрьмы и возвращался домой, в 1941 году, он попал под авианалёт и был смертельно ранен. Но он доплёлся до отчего дома и умер прямо на пороге.

Известно также, что в это же день погиб и Женя, младший сын моего прадеда. Но его убило сразу. Говорят, что бомба взорвалась около дома, прямо в саду.

О Жене известно мало. Он был болен. Отец мой говорит, что у него были проблемы с опорно-двигательным аппаратом, но б. Варя говорила мне, что он был слегка блаженный и удивительно добрый. Играл на балалайке и других музыкальных инструментах, прекрасно пел. Впрочем, у нас в роду все были очень музыкальные. И она же мне рассказывала, что они устраивали такие концерты, что многие соседи приходили их слушать.

Ни у Жени, ни у Володи не было детей, и погибли они неженатыми. Женя был не последним ребенком в семье. После него родились еще двое мальчиков: Аркадий и Николай, но оба умерли во младенчестве от эпидемии тифа. И оба похороны в Жлобине, как и их старшие братья.

Получается, что единственным уцелевшим наследником и носителем фамилии из десяти детей, был только мой дед Василий.

Мой дед был интересным и незаурядным человеком. Он уехал из Жлобина в начале 20-х годов в Москву и поступил в Тимирязевскую сельхозакадемию. Там он познакомился с моей бабушкой Антошевской Фёклой Фёдоровной и они расписались еще в 20-е годы. Но мой отец родился только в 1931 году. Дед мой много работал и очень неплохо продвигался по служебной лестнице.  И до войны и после. Был номенклатурным работником, главным инженером рыбного института ВНИРО. После войны он ушёл из семьи, и его отправили на повышение в Астрахань, где он работал директором «Каспрыбы». Там он и умер в 1960 году, еще совсем не старым, от рака желудка.

Я никогда не видел деда. Он знал только о том, что родился мой брат Сергей. Мой отец прервал с ним отношения еще в конце 40-х годов, и только перед смертью он приехал к нему в Астрахань попрощаться.

У моего деда родился только один ребёнок мой отец Селицкий Вадим Васильевич. Получилось так, что из десяти детей, единственным продолжателем фамилии остался мой дед. Правда, потом появился еще один продолжатель фамилии, сын бабушки Вари, дядя Эдик. Бабушка Варя вернулась после войны к своей девичьей фамилии (Селицкая) и дала её же своему единственному сыну. Это связано было с тем, что её муж, Тимофей Рублёв, писатель и работник белорусского радио оказался после войны в Польше, и она считала его перебещиком. Помню, что бабушка Варя мне говорила, что у моего отца был разговор, чтобы он не менял фамилию на Антошевский, после его развода с моей бабушкой, потому что мой отец остаётся единственным Селицким из всего многочисленного рода. Правда, мой отец это не подтвердил.

У отца моего родились два сына. Мой старший брат Сергей в 1957 году и в 1963 году родился я, Селицкий Владимир. У моего брата в 1980 году от первого брака родился сын Евгений, и от второго брака в 1985 году, родился второй сын Тимофей. После у брата родилась уже в Израиле, куда он переехал жить с женой еврейкой по национальности, дочь Авиталь. А у меня в Москве родились две девочки Яна в 1999 году и Мария в 2002 году. К тому же я воспитывал с двухлетнего возраста сына своей жены Кирилла, и многие считали его моим родным, кровным сыном. Вот так вкратце выглядит наше семейное дерево от моего прадеда Ефима до сих дней.

Казалось бы всё как у всех, и ничего выдающегося. И драматизм судеб многих участников нашего рода, можно объяснить досужими размышлениями, что все мы жили в общих похожих условиях советского времени, все пережили революции, войну, лагеря и проч. Но всё же очень очевидно, что род Селицких, помимо всего этого, был также подвержен некой силе, которая особенным образом проявлялась по мужской линии.

***

Почему мужская линия моего прадеда, подверглась фактически истреблению? Из пяти мужчин, двое умерли маленькими, а Володя и Женя погибли молодыми, не женясь и не оставив наследников. Интересно, что пары мальчиков умерли одновременно. Скорей всего в один день. Двое от болезни, и двое от разрыва бомбы. Только мой дед стоял как бы сам по себе. И его судьба была более-менее ясна и благополучна для внешнего взгляда.

Хотя умереть в 55 лет, почти во цвете лет, после тяжелой и продолжительной болезни, это тоже не значит благополучно.

Судьбы всех женщин рода были намного определенней и защищенней. Все вышли замуж и у всех родились дети. Только Екатерина не родила детей, и её судьба оборвалась во время войны. Она всё время была вместе со своим мужем, кадровым военным, офицером советской армии Александром Севастьяновым. По одной из версий считается, что они погибли вместе, где-то под Харьковом, в начале войны.

Хотя драматизм женских судеб тоже впечатляет. Бабушка Настя выйдя за немца Герберта Брандта, переехала с ним в республику немцев Поволжья, а потом они были высланы в Сибирь на много лет. Она и её дети и муж до самых 60-х годов жили невоссоединенными. Хотя она и прожила 100 лет, но жизнь её была довольно сложная.

Неонила и Ольга с их подругой. Жлобин 1911 г.

Бабушка Нила еще в 1913 году вышла замуж за офицера царской армии Ивана Ульяновича Нечаева (он запечатлен почти на всех групповых снимках), и прожила с ним в браке 64 года. Правда, Ивана Ульяновича несколько раз сажали в тюрьму на длительные сроки. Сначала как белого офицера, а потом уже в 45 году, за сообщничество с немцами. Так как они жилу в Крыму, в Феодосии, и у них квартировали в доме фашисты. Но тем не менее они остались верны друг другу, и дожили оба до глубокой старости.

Бабушка Варя была жената дважды. И оба брака были неудачны. От первого брака она в 16 лет родила больную девочку по имени Гертруда. Это был короткий брак и о нём мало что известно. А второй её брак длился подольше и окончился бегством её мужа в Польшу. К тому же во время войны она оказалась в концлагере, где совершенно поседела. Она бежала оттуда с группой людей. И долго еще потом прятала в погребе девушку еврейку, которая спаслась вместе с ними. Её жизнь после войны была более спокойная. Она работала врачом в Барановичах, а потом перебралась в Минск. Бабушка Варя была архивариусом рода Селицких, и она была каким-то важным звеном между всеми родственниками. Часто навещая их, и ухаживая за их могилами.

Наверно самая благополучная семейная жизнь была у бабушки Оли. Она в начале 20-х годов вышла замуж за ученого Авксентия Ивановича Ахромейко и вскоре переехала с ним в Москву. Авксентий Иванович, был доктором наук, и являлся основателем пушкинского лесо-технического института под Москвой. Была какая-то история про то, почему он не стал академиком. Хотя этого звания вполне заслуживал.  Они жили в арбатских переулках, и у них в Пушкино была роскошная дача, куда меня часто отвозили в детстве, до 1968 года. Бабушка Оля была очень интеллигентная, и на фоне остальных сестер выглядела просто аристократически. Они прожили вместе долгую, счастливую жизнь. Только большой, зияющей раной стала для них потеря единственного сына Валерия, который уйдя добровольцем на фронт, погиб в первые месяцы войны.

***

Почти ничего не известно, про то какая была в жлобинском доме атмосфера. Известно, что во времена революции и в начале 20-х годом, дом опустел. Бабушка Нила с мужем уехали первые. Бабушка Оля, выйдя замуж, уехала жить к мужу. Вскоре, покинул отчий дом и мой дед в 1922 году, уехав в Москву.  В 1923 году, в один день из дома бежали две сестры, Настя и Варвара, не получив родительского благословения. Обе влюбились в милиционеров, к которым как понятно их отец большой любви не питал. Они украли из сундука подушки, заперли сундук, а ключ от сундука выбросили с моста в Днепр, когда проезжали его на подводе. После этого в доме остались только прадед Ефим с моей прабабушкой Христей, Женя и Володя.

Тётя Тамара, дочь Анастасии, рассказывала мне, что когда она приезжала в Жлобин в 1933 году, то она еще застала прадеда живым. Он был седой, с окладистой бородой, и уже не совсем здоровый. Но своих ощущений по его поводу она не помнит. Помнит, как она ходила с бабушкой Христей в церковь. И помнит, как Володя её катал на лошади.  Больше она там не была никогда. И рассказов матери о Жлобине никогда не слышала.

Слева направо: Екатерина с мужем, кадровым офицером Александром Севастьяновым, Варвара, мой отец Вадим, прабабушка Христя, Неонила с Иваном Ульяновичем и дочерью Галиной. Интересно, что два офицера на снимке, один красный, а один белый. 1938.

Мой отец приезжал в Жлобин в 1938 году, с отцом и бабушкой Олей. Дед Василий вскоре уехал обратно, а они с бабушкой Олей остались на время погостить. Тогда же там были и другие родственники: вся семья Нечаевых, приехавшая из Феодосии, бабушка Варя, и бабушка Катя с мужем. Прадед уже несколько лет как умер, и отец его не видел. Интересен рассказ отца, что он пошёл купаться на Днепр, и чуть не утонул. Даже фактически уже утонул, но его вытащил со дна один местный мужик, и оказал ему первую помощь. Отец еще несколько дней приходил в себя после этого случая.

Наверно это все биографические воспоминания моих родственников. Дети моего прадеда, все словно сговорились, и не желали вспоминать ничего. Ни о Жлобине, ни о своем отце.